[assorti-nap]

Название: Держитесь за поручни, будьте взаимно вежливы, не оставляйте свои вещи без присмотра
Автор: Птица Граф
Размер: мини, ~3600 слов
Пейринг: Лайон/Скиттлз
Категория: преслэш
Жанр: повседневность, романс, универ!АУ
Рейтинг: G
Краткое содержание: ...в котором Скиттлз подросток и любит глазами, в голове у него каша, эмоции шалят и не слушаются, а в Чикаго, тем временем, весна
Предупреждения/Примечания: 1) *нечленораздельные крики* 2) я не вычитывала 3) и очень торопилась 4) и планировала совсем не то 5) это не оос он просто мальчик маленький глупенький ну чё вы начинаете 6) конфетку за старания?..

С поездами у Скиттлза не ладилось: нигде и никогда он не проваливался в сон быстрее, чем в пригородных электричках или метро. Стоило лишь на мгновение утратить бдительность, как размеренный стук колёс творил свою убаюкивающую магию, и целая уйма времени вылетала в трубу без всякой пользы. Он старался не поддаваться, занимать чем-нибудь руки и максимально эффективно использовать каждую минуту в пути — чаще всего упражнялся в рисовании, заполняя скетчбук всем, что попадалось на глаза, — но сегодня сам не заметил, как проиграл. Усталость после неожиданно затянувшейся на добрых полдня прогулки на свежем воздухе и тепло хорошо прогретого вагона свалили бы и мамонта, а Скиттлз никак не тянул даже на мамонтёнка. Не помог крепкий кофе, прихваченный второпях на станции — прислонившись виском к захватанному за день поручню и обняв рюкзак, Скиттлз проспал почти полпути до дома.
Спал бы и дальше, не разразись его телефон целой симфонией уведомлений. Один за другим пиликали стандартные и довольно противные сигналы, заглушая ненавязчивый бубнёж музыки в наушниках, ввинчиваясь точнёхонько в мозг и заставляя осоловело хлопать глазами. Остатки сна под такое сопровождение улетучивались очень быстро, да ещё и из отогревшегося носа предательски побежала водичка. Решая, каким рукавом — за неимением носового платка — утереться будет этичнее, Скиттлз повернул голову как раз вовремя, чтобы заметить царственно проплывавший между домов массивный билборд «Чикаго Кабз». Он непроизвольно поперхнулся смешком: даже табличка на станции не сориентировала бы его лучше, чем бейсбольный стадион «Ригли-филд» в окне. За последние полгода это место (либо небезызвестный небоскрёб на Великолепной миле) то и дело упоминалось в разговорах с ним столько раз, что успело набить оскомину, и ситуация ничуть не собиралась исправляться со временем: любое новое знакомство сводилось к одинаковым вопросам и одинаково неоригинальными шуткам.
Поезд притормаживал перед платформой «Аддисон». Быть Ригли в Чикаго всё ещё было непросто.
Со скоростью автоматной очереди сообщения приходили в довольно давно молчавший чат, куда обычно приносили мемы разной степени новизны или сливали свежие впечатления от фильмов, сериалов, анонсов и трейлеров, где проводились соцопросы вида «с какой стороны Вы начинаете есть шоколадный рогалик?», назначались встречи и обсуждалось всем миром всё, что только можно. В общем, наверняка ничего важного или требовавшего немедленного разбирательства; позёвывая и через раз шмыгая носом, Скиттлз проглядел несколько быстро сменивших друг друга сообщений, не нашёл для себя ничего захватывающего и перевёл телефон в беззвучный режим. Пролистнув пару треков в плейлисте, и вовсе сунул его обратно в карман. Никакого желания подключаться к забурлившему с полпинка обсуждению у Скиттлза не было, зато ещё добрых двадцать минут он мог с чистой совестью глазеть по сторонам и делать то единственное, что хоть как-то получалось у него в этой жизни — рисовать. Как говорится, в любой непонятной ситуации... Порой ему и самому становилось неловко от того, насколько предсказуемым и однообразным было его поведение.
Поздним воскресным вечером мало кто стремился в центр, и, даже при отсутствии в вагоне свободных сидячих мест, обычно загруженная красная линия казалась вовсе опустевшей. Обитатели спальных районов либо уже давно добрались до места встречи и вовсю веселились с родными или друзьями, либо наоборот возвращались по домам; всего два человека вошло на станции. В любой другой ситуации именно их Скиттлз и изучил бы первым делом, но всё то время, пока поезд ожидал новых пассажиров, он провёл, чуть не по пояс засунувшись в собственный рюкзак и едва слышно ругаясь. Выуженный на белый свет скетчбук, как и его пальцы, как и, предположительно, все его вещи, оказался покрыт мелкой графитовой пылью. Точилка, вместе со всеми остальными рисовальными принадлежностями, вывалилась из каким-то образом раскрывшегося пенала, и всё её содержимое высыпалось наружу. Рюкзаку совершенно точно предстояла стирка, Скиттлз уже ненавидел весь мир, поезд плавно удалялся от станции, а последний уцелевший после непредвиденной встряски карандаш обнаружился на самом дне в горке неприятно царапавших кожу стружек.
Кончики пальцев горели и чесались, то же самое происходило со скулами: закутываясь перед выходом во все тёплые вещи, до которых сумел дотянуться, Скиттлз надеялся спокойно пережить этот день, но лицо защитить было нечем, а перчатки потерялись недели две назад — к тому же, их всё равно пришлось бы часто снимать, чтобы делать фото. Позднемартовские попытки в хорошую погоду всё ещё были слабыми и неубедительными, солнце честно пыталось пригревать и тянуть столбик термометра вверх, но ветер пока оставался по-зимнему холодным, пронизывал до костей и совсем не располагал к длительным прогулкам. Здравомыслящее большинство из зимних вещей вылезать не торопилось и гардероб пока не меняло; схематично зарисовывая на чистом листе бумаги портрет сидящей напротив девушки и обозначая вокруг её шеи будущий объёмный шарф, Скиттлз готов был поклясться, что за последние несколько месяцев здорово поднаторел в изображении всевозможных видов верхней одежды.
И всё же постепенно наступало то время, когда становилась особенно заметной одна категория людей — те, которым всегда жарко. Осенью они до последнего щеголяли голыми руками и ногами, весной первыми скидывали шапки и куртки. Один такой обнаружился и сейчас, Скиттлз заметил его, когда оторвался от рисования, чтобы от души зевнуть.
Первым в глаза бросилось яркое пятно рубашки, расплывчатое из-за выступивших в уголках глаз слёз, затем — подвёрнутые рукава. У Скиттлза едва не задёргалось веко и бровь уже поползла было вверх, но он вовремя заметил закинутую на плечо ветровку. Непозволительно тонкую, и он ведь явно не прямо сейчас её снял, а как минимум стоя на станции, на открытом ветру. Не то, чтобы его хоть немного волновали гипотетические последствия переохлаждения для здоровья какого-то незнакомого человека, случайно встреченного в метро. Он всего лишь немного завидовал: порой не хватало простого человеческого обогревателя, хоть собственного внутреннего, хоть чужеродного внешнего.
Их взгляды пересеклись ровно тогда, когда Скиттлз начал осознавать, что весьма невежливо пялится и, кажется, забыл, что людям необходимо хоть изредка моргать. За досужими размышлениями о теплостойкости отдельных индивидуумов и классификации общества относительно этой характеристики, он упустил из внимания одну немаловажную деталь: парень оказался до неприличия красивым. Будто сойдя с постера какого-нибудь «На гребне волны», тот как-то слишком открыто и слишком понимающе улыбался Скиттлзу, во все стороны источая лето.
Ещё сильнее запунцовев и без того красными щеками, Скиттлз вжал голову в плечи, сполз вниз по сидению и уткнулся в скетчбук, где уже начал нацарапывать позу, в которой этот парень прислонился к поручню. Он выглядел таким же благодушным, непринуждённым и расслабленным, как Дэмс, будто пришелец с другой планеты. Даже одного такого человека было невероятно сложно вписать в его картину мира, мира почти никогда непрекращающегося напряжения, что и говорить о двоих? Хорошо, что стресс закончится через несколько станций — Скиттлз совсем потерял им счёт.
Светлые волосы с лёгкой рыжиной были убраны в неаккуратный хвост и казались выгоревшими, на их фоне тронутая солнцем кожа выглядела совсем смуглой — Скиттлз был уверен, что это просто хороший загар, и снова почувствовал неприятный укол зависти. Он сам мог быть только двух цветов: бледным в синеву или зелень, в зависимости от самочувствия, или уродливо-красным и шелушащимся, как линяющая рептилия.
Кто вообще придумал, что люди могут быть такими красивыми, и почему Скиттлз не имел в себе сил сопротивляться желанию смотреть на каждого из них бесконечно? Хотелось порой воздеть руки к небесам и взмолиться о пощаде. Ну или хотя бы о том, чтобы сердце не колотилось, как сумасшедшее, каждый раз, как глаза замечают что-то красивое, дыхание не сбивалось и внутри не делалось так щекотно, а то это не лезло уже ни в какие ворота.
Сделав пару глубоких вдохов и сосчитав до десяти, Скиттлз снова решил рискнуть и украдкой скосить на него глаза, чтобы рассмотреть больше деталей и получше всё запомнить, и снова как на стену налетел на любопытный, дружелюбный и тёплый взгляд. Второй раз пойманный с поличным, он поперхнулся воздухом и замер, в растерянности продолжая удерживать зрительный контакт и начиная понемногу паниковать: почему никто из них не отворачивается, нормальные люди обычно избегают так долго и так пристально смотреть в глаза незнакомцам, это странно и жутко. И крайне неловко. И конечно именно он сдался первым, отчаянно борясь с желанием спрятаться в собственном капюшоне и никогда больше не видеть белый свет.
Люди часто так или иначе замечали, что он наблюдает за ними или за их соседями, черкаясь при этом в своём альбоме. Реакция бывала разной, и хорошей, и плохой, пару раз доходило даже до открытых конфликтов с угрозами, но такие случаи были скорее неприятным исключением из правил. Скиттлз неизменно нервничал, но обычно ему удавалось сохранять невозмутимость хотя бы внешне: он, в конце концов, не делал ничего плохого, просто практиковался для себя или выполнял домашнее задание, чтобы было что показать преподавателю. Но сейчас его лицо горело, а чувства находились в полнейшем беспорядке — степень смущения была сравнима с тем, что он испытывал, когда его работу в первый раз в пух и прах раскритиковали перед всеми одногруппниками. Хотелось то ли провалиться прямо под колёса поезда, то ли забыть про последние остатки гордости и здравого смысла, подойти и попросить сделать фото на память, чтобы позже нарисовать полноценный портрет. Наверняка его и так уже считали невоспитанным, беспардонным и наглым сталкером, терять как будто бы было нечего.
Изредка с ним случались подобные бурные реакции. Моментальный краш, сносящий голову и выбивающий почву из-под ног, как стихийное бедствие, оставляющее после себя только хаос и обломки. Проходило это быстро и в основном безболезненно, стоило только объекту избирательного скиттлзова внимания исчезнуть из зоны видимости: потому что без периодического напоминания лица очень быстро стирались из его памяти, потому что его восприятие могло диаметрально отличаться в разные моменты времени, потому что в зависимости от настроения разные вещи заставляли его сердце биться чаще… Слишком много было факторов и зависимостей, чтобы один случайный взгляд мог оказывать долгоиграющее воздействие. Потому что так работала чёртова химия. Никакой мистики, только дофамин с примесью десятка других таких же «минов».
Попытавшись усилием воли привести выражение перекошенного лица в порядок, Скиттлз сделал то единственное, что ещё могло хоть как-то спасти его в этой ситуации: максимально вежливо кивнув и ни в коем случае не пытаясь улыбаться, чтобы не испортить положение ещё больше, как ни в чём не бывало вернулся к рисованию. Конечно, ему никогда не хватило бы смелости первым пойти на контакт и даже просто заговорить. С бумагой было куда проще, чем с живыми людьми.
В течение последующих нескольких минут, пока остывали его щёки и постепенно приходил в норму пульс, он ещё пару раз бросал в ту сторону быстрые взгляды, но тот парень то старательно смотрел в окно, то изучал носки своих ботинок. Скиттлз был признателен, но глубоко внутри с ужасом обнаружил нотки сожаления: всего того времени ему так и не хватило, чтобы распознать цвет его глаз.
И сколько, интересно, ему было лет? Он не выглядел сильно старше, но Скиттлз никогда не умел угадывать возраст. Где он нашёл столько солнца в это время года? Чему улыбался? Действительно ли ему не было холодно, или это было лишь непонятным позёрством? А может, он проиграл в споре? Скиттлзу отчаянно хотелось историй, скрытых за его внешним видом и выражением лица. О чём он думал? Куда ехал? Сильно ли удивился, став объектом такого пристального изучения?..
С красивыми людьми у Скиттлза не ладилось тоже: они сами, и особенно внимание с их стороны, заставляли его слишком сильно волноваться. А карандаш, тем временем, продолжал порхать над бумагой. Привычного схематичного наброска было слишком мало, хотелось деталей, выбивающихся из причёски прядей, скрупулёзно выверенных клеток на рубашке и точного повторения принта на футболке под ней. Жаль, не было рядом Стара: в ход давно бы уже пошли шутки про лихорадочный блеск в глазах и маниакальные эпизоды, что неплохо отвлекало и возвращало на землю. Можно было ему позвонить и попросить срочной психологической помощи…
Если бы только этот парень знал, какой переполох вызвал в одной не слишком умной, но очень впечатлительной голове — наверное, уже вызывал бы девять-один-один. Вот, он как раз потянулся за телефоном, будто действительно прочитал мысли Скиттлза. Правда, следом за мобильником из кармана выпало что-то ещё и осталось незамеченным лежать на полу. Серебристый прямоугольник пластиковой карты, отдалённо напоминавший кредитку. Скиттлз даже наушники вытащил из ушей и затолкал за горловину толстовки, чувствуя, как встали дыбом волосы на затылке. Быть не могло такого, чтобы кредитку вот так носили в заднем кармане джинсов; мотнув головой и чуть прищурившись, ему удалось разглядеть на карточке голубую галочку буквы «V». Ну слава Богу, всего лишь Вентра… Скиттлз не понаслышке знал, каким неприятным сюрпризом могла стать потеря проездного, но в сущности это была незначительная мелочь — никто не хранил в электронном кошельке Вентры астрономические суммы, в отличие от банковских счетов.
Карточка продолжала лежать, как магнитом притягивая взгляд Скиттлза. Никто не шевелился и не предпринимал попыток поднять её и вернуть хозяину, хотя при падении пластик должен был издать характерный звук и привлечь ещё хоть чьё-то внимание. Если бы всё это было спектаклем, на маленьком, в половину ладони, серебряном прямоугольнике сейчас сошлись бы лучи софитов. В воображении Скиттлза эта картина представлялась невероятно живо: на заднем фоне под тревожную музыку должен был бы вступить хор, иллюстрирующий внутреннее состояние героя, старательно выдерживавшего драматическую паузу… Нет, ну неужели никто так и не поднимет эту карточку? Скиттлз неловко заёрзал на месте. Поезд плавно нырнул в тоннель и начал спуск под землю, приближалась очередная станция — а вдруг он собирался выходить?.. Достигшее предела беспокойство стащило его с сидения раньше, чем он успел додумать хоть одну из мыслей, слипшихся в его голове в один клейкий ком разваренных спагетти.
— Вот. Вы обронили.
Янтарные. Господи, помоги.
Скиттлз аж задохнулся на мгновение, получив ответ на волновавший вопрос: его глаза оказались необычно светлыми, жёлто-коричневыми, и обрамляли их очень пушистые золотистые ресницы. Он так стремительно опустил взгляд в пол, что закружилась голова.
— О. Спасибо большое, — голос его мучителя звучал удивлённо, бархатно и очень тепло. Конечно, в нём всё ассоциировалось с теплом, это Скиттлз уже понял. Злосчастная карточка выскользнула из его пальцев и вернулась на место в карман, а он почему-то стоял, смотрел в пол и не уходил. Даже наоборот — шагнул ближе, когда на станции двери с шипением разъехались в стороны, и пришлось посторониться, чтобы пропустить людей.
Никто не собирался выходить. Можно было и не торопиться вовсе.
Скиттлз паниковал. Внутри него поселился инфернальный ужас и по-хозяйски раскинул свои паучьи лапы. Бабушка его, в конце концов, не для того растила, чтобы он разговаривал с незнакомыми людьми в метро!..
— Какая жалость. А я всю дорогу умирал от любопытства и хотел посмотреть, что же ты там такое рисуешь. Но раз бабушка не велела…
Что?..
Новость первая: Скиттлз начал транслировать свои мысли в прямой эфир. Новость вторая: неловкая пауза была неловкой только для него одного, а этот парень лучезарно улыбался и своим сиянием глушил всё живое в радиусе пары метров.
Любая мозговая активность моментально остановилась. Вслед за паническим беспорядком пришёл белый шум.
— Да я, в общем-то, не против, — медленно сказал за Скиттлза кто-то другой. Он обнаружил, что с готовностью протягивает этому улыбчивому и всё ещё совсем незнакомому человеку свой скетчбук, который до того одной рукой крепко прижимал к груди. Инфернальный ужас довольно перебирал лапами. Отступать было уже некуда.
— Правда? Круто! Нужно было раньше подойти, а не топтаться на месте... О, да это же я.
Последний раз такое количество искреннего восторга на голову Скиттлза вываливал только Стар, когда перед началом учебного года встречал его в О’Хара после многочасового трансатлантического перелёта. Тогда Скиттлз чуть не разрыдался от усталости и облегчения одновременно, сейчас — чуть не свалился в обморок. Конечно, это было преувеличением, но желудок его точно исполнил сальто-мортале. Тройное. С подвыподвертом.
Красивые люди и их внимание…
— И ты это всё сам? Своими руками? Откуда вы вообще берётесь такие, люди, которые умеют рисовать? Магия какая-то, — похвалы продолжали сыпаться, пока он листал альбом и внимательно рассматривал каждый набросок, а Скиттлз краснел, бледнел, снова краснел, прятал ладони в рукава толстовки и не понимал, как так вообще получилось. Да и не было там ничего такого, просто наблюдения, поиски и ежедневные упражнения. — Ну знаешь, мне ни одно из таких упражнений в жизни не выполнить… И не только мне, я думаю.
Теперь это выглядело так, будто он напрашивается на комплименты. Желание объяснить и оправдываться пришлось торопливо заталкивать в горло, чтобы не сделать хуже. Как у этого человека получалось вести себя так, словно они сто лет уже общались? Скиттлзу даже не хотелось вскинуться в ответ на его укор, настолько тот был мягким и беззлобным.
— Извини, я тебя напугал? — вдруг он тоже смутился, запустил ладонь в волосы явно машинальным жестом. От неожиданной перемены у Скиттлза снова сердце подскочило к самому кадыку, чуть наружу не выпрыгнуло. — Подзабыл немного, как общаются люди в больших городах, и всё продолжаю нагло совать нос в чужие дела. Не могу обратно привыкнуть.
Кажется, паника Скиттлза становилась слишком очевидной, раз он заставил о себе побеспокоиться. Ох, ну и жалко же он должен был выглядеть со стороны: красный как рак, встрёпанный и гипервентилирующий. Что сказало бы на это дражайшее семейство?
Мысль о ближайших родственниках-Ригли, пришедшая сама собой, оказалась стратегически верной и неожиданно полезной. Семейство, к слову, тоже обожало лезть, куда не просили — и эта черта была единственной, которая не передалась Скиттлзу по наследству.
— Я ничего не понял, — не очень внятно, но честно признался Скиттлз, с отчаянной решимостью десяти тысяч леммингов встречая его взгляд. — Но очень хочу понять, можешь объяснить?
Беспокойно поджатые губы снова расползлись не в такой уверенной, но всё ещё солнечной улыбке:
— Последние два года я жил в Вануату, в не самой цивилизованной её части. Волонтёрил для Корпуса Мира. Люди там совсем другие, и к этому очень легко привыкнуть, а вот избавиться от новых привычек…
— Постой, погоди… — Скиттлз вскинул ладонь, словно пытаясь притормозить поток информации. Интенсивно смотреть и одновременно слушать то, к чему он был совершенно не готов, оказалось сложно. — Где-где?..
— Вануату, — он рассмеялась в ответ, и у Скиттлза по загривку прокатилась волна мурашек. — Не беспокойся, ни один нормальный человек эту страну на карте в жизни не найдёт, если не будет точно знать, что искать. Это острова в Тихом океане, примерно там же, где Фиджи.
Окей, Скиттлз мог представить синее пятно Тихого океана и примерные очертания материков, на этом его познания в географии заканчивались, но чутьё подсказывало думать куда-то в сторону Австралии. То есть неописуемо далеко.
— Два года. Волонтёром.
— Ага.
— В какой-то… Как следует из твоих слов, глуши вдали от цивилизации.
— Именно. Ты делаешь точно такое же лицо, как мои друзья, когда я сказал им, что уезжаю, — очередной смешок, и очередная порция мурашек. — Знаю, это довольно сложно себе представить.
— Не то слово, — пытаясь осознать всё сказанное, Скиттлз даже забыл о волнении. — Звучит как что-то, чего я никогда не смог бы сделать в своей жизни.
Хотя оставил же он старушку-Европу и переехал в Чикаго… Могло это считаться за сопоставимый подвиг?..
— Тогда мы квиты, — позабытый скетчбук неожиданно возник перед самым лицом Скиттлза, и он снова почувствовал, как к лицу приливает краска. Тяжело было быть бледной молью. — Оба делаем что-то, что кажется другим людям невозможным.
Да уж сравнил тоже. Сколько было в мире людей, готовых всё бросить и на такой долгий срок уехать неизвестно в какие дали, движимых к тому же исключительно благими намерениями? А студентов-первокурсников художественных специальностей, в процентом соотношении?.. Скиттлз тяжело вздохнул. Не могло таких людей, как этот парень, существовать в реальности. Он, наверное, всё ещё спал и под стук колёс видел приятные сны.
Шипение в очередной раз закрывающейся двери привело его в чувство. Встрепенувшись, Скиттлз отыскал глазами табличку с названием станции и нервно хохотнул:
— Не поверишь, — он не был даже удивлён. — Я только что пропустил свою остановку.
— Оу… — обеспокоенно нахмуренные брови брови в ответ, сетка тонких морщинок в уголках глаз. Если подумать, при ближайшем рассмотрении он оказался куда старше, чем Скиттлз оценивал изначально. — Извини?..
— Ничего страшного, пересяду на следующей в обратную сторону, — нет, ему не было свойственно плутать в метро и настолько сильно выпадать из реальности, чтобы пропускать станции. Вот насколько всё было плохо сейчас.
С молчанием вернулась неловкость. Скиттлз машинально теребил рукав, считая проскакивающие мимо белые пятна туннельных светильников. Перегон между «Гаррисон» и «Рузвельт» был достаточно коротким, пора была прощаться, и он чувствовал лёгкое сожаление. Ему хотелось узнать больше.
Видимо, не ему одному.
— Сейчас будет странная просьба. Можно я возьму этот рисунок на память?
Как же Скиттлз был не прав, подумав, что его непослушные подростковые эмоции вернулись на привычные рельсы. Выгнув брови и буквально на пару секунд потеряв дар речи, он пустым взглядом посмотрел на свой последний незаконченный набросок.
— Но это же просто…
— Мы ведь уже обсуждали, что кому-то «просто», а кому-то — красота неописуемая?
— Неправда, не было там ничего про красоту, — проворчал Скиттлз вполголоса, забирая свой скетчбук обратно и аккуратно вырывая страницу. Оба они глупо улыбались и смотрели в разные стороны до тех пор, пока не остановился поезд.
В последний момент, повинуясь внезапному порыву, Скиттлз схватил засунутый за ухо карандаш, стремительно нацарапал в нижнем углу листа свой номер телефона и пулей выскочил на платформу. В ушах у него шумело, а лицо от жара вот-вот должно было обуглиться и превратиться в пепел, вместе с окончательно поехавшими мозгами.
Ему всегда было интересно, как люди знакомятся на улицах и в транспорте. Вот и узнал, на собственном опыте.


К моменту, когда он вернулся в общежитие, краска с лица уже сошла, не оставив любопытным соседям повода к нему прицепиться. Дэмс приветственно махнул рукой с подоконника общей комнаты, даже не сняв наушников и продолжая покачивать головой в такт музыке, Афтера видно не было, Стар вверх ногами развалился поперёк дивана и прямо с порога начал демонстративно ныть, что кое-кто игнорирует сообщения, а время, между прочим, позднее.
— Это всё потому, что мы не родные? — Стар пытался, но в его положении изобразить достаточную степень драматизма было непросто, и воззвать к совести Скиттлза у него не получилось.
— Я выключил уведомления, — повёл плечами тот. — Вы мешали мне спать.
— Знаешь, что сказал бы на это Файв?
— Что в общественном транспорте спят только бомжи? Ты это замечание до конца своих дней собираешься вспоминать?..
— Я просто хочу продемонстрировать тебе, насколько на него не похож, — Стар воздел к потолку указательный палец. — И выразить надежду, что ты хорошо выспался.
Скиттлз фыркнул, сдерживая смешок. Это бесконечное противостояние между дядей и кузеном всё ещё веселило его, хотя началось в прошлой жизни и собиралось продолжаться бесконечно. Кстати, хорошо, что он вспомнил про телефон — нужно было включить звук обратно, а то будильник с утра пошлёт его к чертям…
Внимание тут же привлекла красная единица напротив иконки СМС-сообщений. Внутри кольнуло, Скиттлз открыл папку непрочитанных и, только увидев незнакомый номер, сел прямо там, где стоял.
«Было бы здорово записать этот номер под каким-то именем, а не наскоро придуманным прозвищем. Меня зовут Лайон, а Вас, господин художник?
P.S. Как насчёт чашки кофе в какой-нибудь другой день?»
Одномоментно и стремительно он вспыхнул весь, от корней волос до кончиков пальцев, и ничуть не удивился бы, повали из его ушей дым. Закрыв лицо ладонью, Скиттлз со стоном уткнулся в собственные колени — ему срочно нужны были пожарные или хотя бы огнетушитель.